#мариуполь #надежда Он мне теперь снится. Мой Мариуполь. Такой каким был раньше. За окном весна и мой рыжий Йосик следит на подоконнике за голубями. Они приземляются с другой стороны стекла, потому что с шестого этажа кто-то кидает им пшено прямо на наш подоконник.
Я глажу кота и чувствую его теплую шёрстку. Он смотрит на меня круглыми глазами и молчит. Мне так грустно и больно, как будто у меня случилось что-то ужасное. Только во сне я никак не могу вспомнить, что именно.
Я просыпаюсь и хочу домой. Очень сильно хочу домой. Просто отчаянно хочу вернуться. В этот мертвый и страшный город. Я не понимаю почему я уехала и бросила его. Город убивают, а я не могу его защитить.
В последний день я даже не попрощалась с ним. Я его просто не узнала. Мы медленно ехали от подъезда в сторону проспекта Мира. Это центральная улица. Самая главная. Две пятнадцатиэтажки смотрели пустыми глазами. На одной - сбоку мурал. Девочка держит мишку. Мне кажется, что в картину не попал ни один снаряд. Девочка на доме улыбается, а вокруг валяются вынесенные взрывами оконные рамы и отброшенные снарядами куски стены.
Девочку с мишкой зовут Милана. Она символ мира. Ее написали в память о жертвах микрорайона Восточный. Его обстреляли российские оккупанты в 2015 году. Погибли больше тридцати человек. В том числе мама маленькой Миланы. Она закрыла дочку собой и подарила ей жизнь. Девочка была ранена и потеряла ногу. Но выжила.
Мы все были уверены страшнее трагедии Восточного в Мариуполе не будет ничего. И вот мы едем по умирающему городу и молимся вслух.
Мариуполь ещё дышит. Тяжело и со свистом. Это свистят мины. Я знаю, раз я их слышу, значит это не моя смерть. Мы подъезжаем к главной дороге на проспект. Она покрыта проводами и флагами. Раньше они были вверху, их вывешивали над городом. Сине-желтая материя: небо и поле пшеницы. Теперь небо и поле лежат на теле израненного города. У Мариуполя агония. Он нас не отпускает. Он не виноват, что ему плохо и страшно. Он не хочет умирать один. Его нужно взять за руку и поцеловать в лоб, но мы убегаем, как будто предаем его.
Проехать по проспекту нельзя. Там бетонные блоки, мертвый человек и какие-то стекла и железки. Мы сворачиваем назад. Возвращаемся в самое пекло. Стоит такая тишина, что кажется сейчас прилетит что-то страшное. Что-то о чем мы даже думать боимся. Так было раньше, когда после интенсивных обстрелов становилось тихо. Мы сидели в подвале и ждали: какое новое изощрённое оружие испробуют на этот раз?
Мы едем дворами. Чувствуем сильный запах гари. Горят дома и дымится небо. Мы даже не пытаемся определить куда попало на этот раз. Мы объезжаем разбитые многоэтажки и попадаем на выезд на проспект Нахимова. В больничном городке видим разрушенное искореженное здание. Я не узнаю его. Потом понимаю - это роддом. В нем второго марта родился Никита. Малыш больше недели просидел в подвале частного дома. За день до нас, его из города вывезли мама и бабушка.
Мне кажется, что кроме нас в Мариуполе нет ни одного человека. Вообще никого. Из живых никого. Потом в Приморском районе появляются люди. Я вглядываюсь в них и хочу запомнить их силуэты. Они бесцельно бредут по кромке дороги. Ощущение, что они сами не знают куда идут. Возможно прощаются с умирающим городом.
Мы выезжаем из Мариуполя. Пристраивается к нескольким машинам с надписью "Дети". Эти машины, как две капли воды похожи на наши. У них нет стекол и отметины от осколков. Кто-то вздыхает. Мы не верим, что выбрались. И ещё долго не проверим в это.
Я заплачу в Мелитополе, когда у меня спросят откуда я. Буду вздрагивать, от хлопка двери в чужой машине и метнусь за железный киоск. А потом расскажу в оккупированном городе, что нас бомбили российские самолёты. Услышу в ответ: "Да? А нам тут рассказывают, что Украина сама себя обстреливает". Буду возмущаться и увижу как люди прислушиваются к моему рассказу. А потом увижу сочувствующие глаза какой-то женщины и она прощепчет мне на ухо:"Мой сын воюет за Украину. Я верю вам"